Sheba

→Делает пару глотков — дверь настежь распахивается. Подобрав шлейф, в комнату врывается Кейтлин.

— Хабиби (араб. — любимый), я в шоке! — начала она горячо и взволнованно, вызвав волну необъяснимого раздражения во всем его нутре.

Подбежала к Адаму, упав перед ним на колени, начала покрывать поцелуями его ноги прямо поверх брюк.

— Мое сердце разрывается от мысли, что могла сотворить эта гадина! Она за все мне ответит! Я ей это так с рук не спущу…

— Полно, Кейти, — отстранил ее от себя, резко встав, — иди в свою комнату. Достаточно драм за сегодня. Я хотел насладиться хорошим представлением, а в итоге сам сыграл в главной роли…

Женщина поджала губы, слегка покраснев. Было видно, как глубоко она разочарована случившимся. С силой зажала руки в кулаки. Поднялась с колен, максимально грациозно, как это позволяло положение.

Повернулась было к выходу, но тут же почувствовала, как Адам резко перехватил ее руку, развернув к себе.

— Отсоси… — произнес хрипло, садясь в развалку опять в кресло.

Повторной команды ей не требовалось.

Она покорно опустилась снова на колени перед ним, расстегнула ширинку и глубоко вобрала внушительных размеров орган мужчины.

Он с силой сжимал ее волосы, не щадя горла женщины, запрокинув голову и подаваясь навстречу умелым ласкам.

— Сука, сука, суууккаа… — шептали его губы, а перед глазами были слегка дрожащие пухлые губки с кровоподтеком цвета спелой вишни…

→Он ухмыляется, в очередной раз оглядывая ее.

— У всего есть цена, Ника…

— У меня — нет… — прожигает его ненавистью.

— Есть… Я заплачу тебе очень высокую цену, виолончелистка — я заплачу тебе твоей жизнью. А за это ты станешь моей рабыней. Будешь делать все, что я тебе прикажу.

— Нет… — снова протест, снова шквал ненависти.

— Будешь. Или твои товарки по сцене — Марта и ее девочки, а еще твой старенький учитель в консерватории, дружбой с которым ты так дорожишь, лишатся сегодня же ночью своей жизни вместо тебя.

Она дергается от его слов, как от удара плетью.

— Ненавижу… — выдыхает — и ее глаза увлажняются, от чего они делаются похожими на два огромных черных бриллианта.

— Ненавидь… Мне плевать…

— Ненавижууу…

Это ее «ненавижууу» еще долго звучит в его ушах, дребезжа навязчивым, изматывающим звоном. Он возвращается в своей кабинет, снова плюхается за стол, снова набирает полный рокс виски со льдом…

→Высокая упругая грудь колыхалась от каждого порывистого вздоха — и это заставляло его член уже сейчас болезненно наливаться диким желанием попробовать ее, пригубить — прямо здесь жестко отыметь, показав ее место, но он осознанно оттягивал этот неизбежный момент. Слишком легкая победа всегда имеет оскомину зеленого, неспелого фрукта. Вымученная победа — напротив, отдает несвежей приторностью перезревшего. В этом мире все должно быть в свое время и на своем месте. И тогда он решил посмотреть на ситуацию философски — как учил его наставник по кунг-фу. Все неслучайно. И она сейчас перед ним на коленях неслучайно…

Эта девчонка ворвалась в его жизнь именно тогда, когда он нуждался в этом больше всего. Когда стало невыносимо скучно и пресно. Что ж, Вселенная в очередной раз на его стороне — он с благодарностью примет ее подарок, пусть даже сам подарок пока и не в восторге от своей участи…

— Кто тебя нанял? — ответь на вопрос, — и возможно, я сохраню твою жизнь…

— Я не знаю, кто… Я только исполнитель… — отвечает она бесстрашно.

— Сколько? Сколько стоила моя жизнь?

— Достаточно.

— Зачем заниматься убийствами? Ты красива, могла заработать и тем, ради чего я пригласил тебя сегодня на ужин.

— Я не продаю свое тело, — отвечает с вызовом, все так же отчаянно и дерзко. Искренне.

→Она была у его ног, на коленях — и это дико возбуждало. Адам поймал себя на мысли, что его давно ничего так не возбуждало. Вот в чем было дело — это острое, живое чувство вожделения, которого ему так давно не хватало, с тех пор, как пресыщенность стала синонимом его жизненного уклада. А может быть, так было с самого начала, с того момента, как он появился на свет в одной из самых богатых и влиятельных семей региона. Пусть и загнанная в угол, пусть и проигравшая, эта девочка была все еще несломленной, все еще переполненной решимости взять реванш. Сладко. Как же сладко было на это смотреть. Как же сладко будет прогибать ее под себя, покорять, укрощать… а потом пить ее добровольную капитуляцию, захлебываясь в экстазе обладания этим совершенным телом, словно любовно вылепленным Творцом специально для него. Он с жадностью оглядывал сейчас ее хрупкую фигуру и понимал, что хочет. Хочет ее. Дико хочет…

Она была неопытна — он чувствовал это своим искушенным мужским нутром. Это пьянило. Опустил большой палец на ее слегка приоткрытые от сбившегося дыхания губы и провел по их идеально четкой кромке. Алые, сочные. Он мог дать им столько порока. И даст обязательно. Изопьёт до дна их неопытность и нежность, сравнимые лишь с шелком лепестков его таифских роз.

→Адам Макдиси прошел в слабо освещаемое помещение и увидел сидевшей на полу виолончелистку, опасливо, но агрессивно сейчас впившуюся своими огромными черными глазами в его статную фигуру в проеме двери карцера. Ее тело, все еще облаченное в красное платье, которое успело изрядно пообтрепаться и помяться, сейчас казалось еще более хрупким на фоне массивных неотесанных камней стен тюрьмы. Белоснежная кожа отливала холодной бледностью в тусклом свете оголенной лампы на потолке. Нижняя губа Ники была разбита и немного припухла. Запекшаяся на ней ранка смотрелась как вишневая капля помады…

Подошел вплотную к ней, почти касаясь ткани платья своими ботинками. Посмотрел сверху вниз…

Схватил ее за волосы, намотал их на кулак и заставил задрать голову, заглянуть ему в глаза.

Ершистый, острый взгляд, отдающий ядом презрения и ненависти. Ее реакция на него была странной — даже интересной. Ни грани страха, который он так чутко умел ощущать у загнанных им в угол врагов.

— Как мне убить тебя, виолончелистка? — начал он, — ты же знаешь, что по законам моего государства за покушение на члена семьи правителя полагается смертная казнь…

— Мне плевать, — отвечает смело, дерзко, с вызовом.

По позвоночнику Адама Макдиси необъяснимо прокатывается волна тока. Ее дерзость заставляла сердце биться быстрее.

— Существует много способов сделать казнь долгой и унизительной, Ника… — сам не понял, зачем назвал ее по имени. Сучка не заслуживала этого. Не заслуживала, чтобы это имя вообще запоминали. Чтобы Он запоминал. Да и вообще — было ли это имя настоящим…

— Повторяю — плевать, — снова дерзость, снова ни грамма сомнений или испуга в голосе…

Шейх усмехнулся. Отпустил ее волосы, заставив голову дернуться.

→— Омар! — закричал он, зная, что тот терпеливо и покорно ждет его у двери снаружи.

Через мгновение в проеме показалась голову евнуха.

— Отведи меня к ней… Хочу с ней поговорить…

* * *

→— Девица преднамеренно втерлась к Вам… — кашлянул, подбирая слова, — в доверие, чтобы выполнить заказ…

Адам не сказал ничего. Просто попросил их удалиться и оставить его одного.

Он пил уже третий бокал виски, а словно бы воду. Пережитое настолько сильно заставляло у него внутри всё клокотать, что алкоголь никак не расслаблял. Дерзкая сучка. Никто и никогда так нагло и откровенно не смел бросать ему вызов. Какая-то мелкая шармута (араб. — шлюха), оказавшаяся в его дворце только потому, что Кейтлин посчитала ее интересной зверушкой для его зоопарка, хотела его убить. Усмехнулся сам себе под нос. Позорная была бы смерть — от рук эскортницы. Нечего сказать, достойная участь для правителя. Сжал кулаки. Даже не от злости на дуру-соплячку. Было что-то иное, что терзало его похлеще, чем сам факт того, что он, неуязвимый, всесильный шейх Адам был сегодня в шаге от смерти. Разочарование. Смешно было признаваться самому себе, но он был разочарован тем фактом, что их поцелуй закончился, не начавшись, что она не раздвинула перед ним ноги, что он не попробовал ее. Было что-то в этой нахалке, что цепляло его — и он пока сам не мог понять, что именно. Дерзкий взгляд? Хрупкое тело? Загадка?

→Только годы боевых восточных практик, совершенный контроль над своим телесным аппаратом, умение держать удар и уходить в глубокую медитацию помогли ему перехватить ее руку в буквальном смысле не в миллиметре, а в микроне от того, чтобы сдохнуть от точного, выверенного удара.

Ее руки были сильными, вопреки хрупкому телосложению. Девица неплохо подготовлена. Оперативно прореагировавшая на его клич охрана жестко скрутила ее, заломив почти пополам. Другая бы на ее месте уже выла бы от боли, а эта… Эта лишь кидала на него исподлобья полные ненависти взгляды, злобно щурясь…

— В карцер эту суку. Без воды и еды, пока не решу, каким образом казнить ее… — процедил он холодно, брезгливо отшвыривая ногой заколку для волос. — вспомнил свое негодование в тот самый момент, когда всё произошло.

— Не понимаю, зачем это ей… — задумчиво произнес Омар еле слышно. То ли для себя, то ли для Адама.

В этот момент безопасник вытащил из кармана небольшой прямоугольник и положил на стол. Теперь возле почти пустого стакана виски лежал черный туз пик.

— Метка фаталов. Самых искусных киллеров Европы. — в ужасе произнес Омар, уже даже не бледнея, а синея…

→— Педагог Флорентийской консерватории. Мы его тоже уже проверяем, но там, судя по всему, все чисто…

— Судя по всему… — передразнил его Адам, — у вас все всегда чисто. А между тем, эта сука могла…

Как раз в этот момент в комнату осторожно постучались. На пороге материализовался один из руководителей службы безопасности Макдиси. Лицо этого высохшего, поджарого мужчины, казалось бы, научившегося за годы службы не проявлять никаких эмоций, было мертвенно бледным…

— Господин, — начал он, продрав горло, — заколка, которой эта женщина пыталась Вас ударить, оказалась отравленной ядом черной мамбы… В случае ее удачи, это была бы… мгновенная смерть. Она не просто хотела Вам навредить, она намеревалась Вас убить…

Адам жестко усмехнулся. И почему то, что он сейчас услышал, его не удивило. И почему он заранее знал то, что сейчас скажет безопасник.

Интуиция никогда не подводила шейха Макдиси. В тот момент, когда тонкие руки этой девки взметнулись вверх, а проворные пальцы выхватили из волос тонкую, как спица, заколку, он почувствовал прикосновение ангела смерти, словно бы погладившего его по щеке. Когда-то он уже испытывал это чувство. И тогда его ощущения его не подвели.

→Глава 6

— Какова сучка, а?! — злобно ругается он, резко заваливаясь в кресло, от чего то жалобно скрипит. На нем уже нет пиджака, рукава белоснежной рубашки закатаны, ворот расстегнут. На рыжую глянцевую поверхность стола опускается, едва не расплескивая содержимое, рокс виски, который он себе сам налил, стоило только им зайти в кабинет.

— Господин, если только бы я знал, — трясясь от страха, начинает умоляющим голосом Омар, но Адам резко и нетерпеливо его прерывает.

— Заткнись, оставь свои нелепые отговорки для шлюх, которыми ты управляешь. Лучше найди сейчас эту стерву Марту.

— Уже нашли, господин! Она и не скрывалась! Понятия не имела, что здесь произошло! Наши люди уже допросили ее. Она клянется, что и понятия не имела, что девчонка посмеет… — снова осекся, словно бы боясь даже говорить вслух о том, что только что произошло, — она пришла в их труппу по рекомендации, как подающая надежды виолончелистка. Самородок…

— По рекомендации кого? — спрашивает жестко Адам, впиваясь злым взглядом в евнуха.

Он умел допрашивать. Умел выбивать из людей информацию, даже не прибегая к физическому насилию. Его ментальное превосходство всегда подавляло людей не хуже острых языков плети…

→Он нагло опускает свой рот на ее губы и целует. Не резко, не порывисто, даже немного лениво, но так порочно, так умело, что ноги подкашиваются.

Его вторая рука перемещается с талии на ее грудь и сжимает.

— Как бьется сердце, виолончелистка. Аллегро, да? Так это называется у вас в музыке?

Она улыбается в ответ.

— Думала, Адам Макдиси. Думала о том, как ты будешь кончать. Со мной… — с этими словами она резко выхватывает заколку из волос и со всей силы, одним выверенным движением замахивается и бьет его аккурат в сонную артерию…

→— Когда ты играешь, ты тоже рассказываешь свою женскую историю, Ника? — спросил он, поворачивая к ней голову…

— Как артист я вживаюсь в роль и стараюсь рассказать чужую…

— Блеф, — он приблизился. Так, что сердце девушки забилось. Сейчас Адам нарушал ее личное пространство. Его было слишком много… — артисты наделяют персонажей своими чертами. Каждый из нас играет свою роль, пусть она и закамуфлирована чужими клише… Какая твоя женская история, Ника?

Его рука ложится на ее талию и слегка притягивает к себе. Она не может теперь не ощущать пьянящий аромат его терпкого парфюма… Сердце заходится с неистовой силой…

Взгляд Макдиси опускаются на ее губы.

— Сочные, влажные от твоего сбивчивого дыхания. Я заметил их еще там, на сцене, когда ты нервно их кусала. Вторые твои губки сейчас такие же влажные? — спрашивает, проводя пальцем по изгибам розовой плоти, чуть задевая белоснежные зубы. Говорит так чувственно, на низких вибрациях, что у нее внутри все переворачивается… — потекла сразу, как меня увидела, уверен. Или еще раньше? Когда гадала, какую эксцентричную выходку выкинуть, чтобы гарантированно залезть в мою постель, воспользовавшись предоставленным шансом оказаться в моем дворце? Думала обо мне? Думала, как будешь со мной кончать?

→Шейх Макдиси не очень любил говорить за едой. Относился к категории тех людей, кто наслаждается богатством вкуса, не желая отвлекаться. Лишь время от времени прерывался на галантные вопросы — как ей то блюдо или иное. Подавали морепродукты. Шампанское сменила бутылка идеального охлажденного белого вина из его личных виноградников. Ника не хотела больше пить, но купаж настолько приято ласкал обоняние, а он настолько красиво рассказывал о том, какое гастрономическое удовольствие принесет именно этот сорт вина под сокотрийских омаров, что она не выдержала и опять пригубила…

— Так что ты говорила про «Кармен» Бизе? — вернулся он к изначальной теме разговора, когда стол уже сервировали десертами, — значит глупцы на лучших сценах мира зря играют его произведения в составе оркестра?

— Вопрос не в Бизе… Вопрос именно в «Хабанере»… Это история одной женщины… Несвятой, сложной, живой, страдающей и жаждущей удовольствия, переживающей драму. Это партия ее души. Именно виолончель может передать эти эмоции — инструмент, который играет струнами души. Инструмент, который единственный может говорить с нашим телом так, как мужчина разговаривает с женщиной… Или наоборот.

— Красиво… — сказал он, отдавая должное ее словам.

Пригласил рукой галантно встать из-за стола.

Они прошли к периллам, выходящим на долину, покрытую ковром из роз. Солнце уже почти скрылось за линией горизонта.

→Чокнулись хрусталем своих бокалов от Баккара. Ника не была сильна в брендах, но по чистому, мелодичному звону поняла, что это именно тот самый культовый хрусталь…

— Разве не мы сами выбираем атмосферу под себя, а не она диктует нам условия? — пригубила, не отрывая взгляда от его глаз.

— Смешно бороться с неизбежным, виолончелистка… Есть вещи вне нашей власти. Только глупец это будет отрицать. Этот закат, к примеру. Его не изменить. Он приходил до нас, будет с нами, и продолжит исправно наступать каждый день под финал дня, когда мы превратимся в тлен. Смысл мне противиться тому, что неизбежно? Вместо этого я могу подчиниться и насладиться…

— То есть шейх Макдиси умеет подчиняться? — снова глоток. Приятная кисловато-сладкая пикантность свежести разлилась по устам девушки, в голову слегка ударило… Она не привыкла пить даже пару капель алкоголя. И внутренне сейчас ругала себя, что из-за чрезмерного волнения попробовала шампанское.

Он улыбнулся в ответ, но промолчал.

— Напомни, как тебя зовут.

— Ника, шейх Макдиси.

— Ника, — словно попробовал он ее имя на вкус, — богиня победы… Красиво… Правда, некоторых необразованных арабов твое имя может сконфузить. Знаешь, почему?

— Нет, мне еще не приходилось иметь дело с арабами до Вас, шейх Макдиси…

— «Ник» по-арабски — приблизительно то же самое, что на английском «fuck»…

— Фу, как грубо для такого эстета, как Вы…

— Отнюдь. Это правда… А с кем приходилось иметь дело?

— Простите? — не уловила она вопроса.

— Ты сказала, что с арабами иметь дело не приходилось. А с кем приходилось?

— Это… — задумалась Ника, — неважно сейчас… Я ведь имею право не отвечать?

Он хмыкнул.

— Раздели со мной трапезу, Ника… Повар старался…

→Ей показалось, или его глаза засветились как-то ярче, насыщенней? Это его интерес заиграл в них новыми оттенками?

Шейх взмахнул рукой, приглашая ее за собой. Они вышли через те самые двери, из которых он появился. Оказались на залитой закатным солнцем террасе с красиво сервированным столом для двоих. Пригласил ее присесть.

Услужливый официант материализовался, словно из воздуха. Мастерски открыл «Кристалл» (прим. — марка шампанского) в два движения — поддев ножом пробку после пары выверенных ударов по дну, тут же прикрыв озорное желание пузырьков вырваться наружу. Через минуту два тонких хрустальных бокала были наполнены золотистой игристой жидкостью.

— Я не пью шампанское, — ответила Ника с вызовом.

— Неправда. Ты рискуешь. А шампанское не пьет тот, кто не рискует.

— Клише, — хмыкнула она. — И с чего Вы взяли, что я рискую?

— Ты осмелилась бросить мне вызов своей непокорностью, нарушением заведенных порядков, выставив меня дураком в глазах моих гостей, недоуменно прожигающих программку глазами, когда то, что ты исполняла, не соответствовало заявленному.

— Это не риск. Это расчет…

— В чем расчет?

— В том, чтобы оказаться здесь.

— Даже если так, на первых аккордах знакомства уместно лишь шампанское. Оно интригует.

— Я люблю красное полусухое. Оно интригует.

— Снова моветон. Красное вино — это уже зрелая история, это погружение в суть. А мы только на поверхности. Для красного нужна совсем иная атмосфера… — Адам протянул ей бокал, — чин-чин…

→Глава 5

Ее каблуки отбивают неровный ритм по мрамору помпезного зала, давящего своим величием и надменностью. Именно надменностью — она читается во всём — в богатстве брендового убранства от Фенди, в роскоши и мягкости текстиля на пятиметровых окнах в пол, на лицах героев картин именитых художников на стенах — а Ника не сомневалась, здесь висят полотна-подлинники. У Него все может быть только оригинальным. На противоположной стороне залы распахивается дверь — в помещение проливается яркая волна солнечного света и на его фоне прорисовывается величественный силуэт статного мужчины. Девушка стискивает со всей силы кулаки, но не сбавляет темпа. Идет к нему навстречу под аккомпанемент словно бы насмехающегося над ней эха.

Шаг, второй, третий — и вот они напротив друг друга, между ними меньше метра. Небрежный взгляд Адама Макдиси цепляется за свое отражение в ее блестящих глазах, спускается ниже — по спинке ровного носа на приоткрытые губы, стекает по тонкой шее, выпирающим косточкам ключицы, останавливается на уровне грудей.

— И что это было? — спрашивает он голосом, от которого по оголенной спине сразу мурашки, — что за самовольство?

Его выражение лица строгое, но ей кажется, что там, на дне изумрудных глаз, играет озорство…

— Репертуар был подобран безвкусно.

— Безвкусно? — вскидывает бровь, — в этом доме нет ничего безвкусного. За исключением твоего неповиновения. Оно как раз моветон.

Теперь бровь вскидывает она.

— И Вы для этого остановили мое выступление и решили лично об это мне сообщить? Не мелко для правителя?

— Шейх Макдиси, — говорит он.

— Простите?

— Никто не смеет в этом доме обращаться ко мне без должного уважения. Тем более ты. Для тебя я Шейх Макдиси, Ваше величество или Господин…

— Я не часть Вашего дома…

Он снова впивается в нее взглядом — острым, хищным. Ника невольно ловит себя на мысли, что какие бы слова они сейчас друг другу ни говорили, диалог между его внутренним мужчиной и ее внутренней женщиной продолжается, он не прерывался с того самого момента, как она вышла на сцену. И сейчас эти внутренние «я» поют друг другу совсем другие песни.

— И почему же ты считаешь подобранный репертуар безвкусным? Ты осмеливаешься ставить под сомнение признанных гениев и их творения?

— Вопрос в уместности и избитости. Кого Вы желаете удивить иконными произведениями для виолончели, шейх Макдиси? Ваши гости могут послушать их в любом театре или консерватории. Это неоригинально, Вы же претендуете на оригинальность и эксклюзив. Кармен — не стандартное произведение для виолончели, но истинный мастер сможет именно на этом инструменте открыть его суть, его душу именно так, как не сможет даже целый оркестр. Вообще, я убеждена, что Кармен — это не про оркестр, да простит меня великий Бизе…

→Не проходит и минуты, как к ней на всех парах несется Омар.

— Какова нахалка, а? Ты что вытворила? Я же говорил тебе! Все должно быть согласно программе! Зачем ты это устроила?! Госпожа Кейтлин ведь утвердила произведения, которые следует сыграть…

— Госпожа Кейтлин не разбирается в том, что и когда играть на виолончели, мистер Омар. — спокойно парирует она, — я посчитала ее выбор неуместным и попахивающим шаблонностью…

Мужчина неодобрительно качает головой.

— Кто ты такая, чтобы так говорить, наивная. За твою дерзость тебя бы следовало гнать отсюда в три шеи. Будь моя воля, я бы поступил именно так!

— Так что же мешает? — в ее глазах вызов. Острый и холодный, как нож. Эта девочка с зубками. Омар немного ослабляет напор и агрессию. Сейчас разыгрывается не его партия. Он только раздает карты, не в игре…

— Шейх Макдиси хочет тебя видеть. Прямо сейчас. — Ника не может скрыть триумфа во взгляде, который евнух тут же пытается загасить, — Но на твоем месте я бы не обольщался. Если кто и не приемлет нарушения установленных порядков и правил, так это он. Так что… Не знаю, что именно будет стоять за вашим разговором и для чего он тебя зовёт. Ты проявила неслыханное неуважение к нему как к хозяину мероприятия. Его гости пришли за одним, а что получили? Боюсь, твои неприятности только начинаются, виолончелистка…

→Ника отчетливо чувствовала — здесь и сейчас между ее внутренней женщиной и этим мужчиной происходил немой диалог. Она говорила с ним своими пальцами, умело вытягивающими из виолончели удивительной чистоты и глубины ноты. Он отвечал блеском изумрудов, заглядывающих если не в душу, то туда, где формировались женское желание и интерес… Последние аккорды. Последнее переплетение пальцев со струнами, последний рывок смычка.

Это так красиво, что зал взрывается аплодисментами. Даже недовольные резкой сменой репертуара вынуждены отступить перед талантом. Зрители предвкушают, какой следующий музыкальный сюрприз она преподнесёт, но… им не суждено это узнать. Потому что Адам Макдиси достает из нагрудного кармана платок и кидает его вниз…

Ника знает, что это означает.

«Шейх не терпит непрофессионализма. Он пресекает его на корню. Если ему захочется остановить программу в любой момент, ему достаточно просто кинуть вниз из своей ложи платок…» — объяснял ей до выступления Омар.

Все, как в замедленной съёмке. Шелковая ткань красного цвета танцует в объятиях воздуха, неумолимо приближаясь к полу. В миг, когда она касается поверхности, зал сначала замирает, но тут же начинает оживленно перешептываться. Выступление Ники окончено. Дальше концерт продолжат другие исполнители, заявленные в программе в качестве резерва…

Девушка сглатывает, пытаясь справиться с першением в пересохшем горле. В ушах звенит от каждого нерешительного стука каблуков на пути за кулисы, пока она удаляется со сцены. И в то же время, кто-то снова начинает хлопать, отдавая дань ее виртуозной игре, чьи аплодисменты уже подхватывает весь зал. Только это уже неважно. Ее дерзость не удалась? Она ошиблась в своих оценках эмоций? Ему вовсе не понравился ее экспромт? Ярость и раздражение в его глазах она приняла за открытый интерес?

→Пальцы левой руки Ники опустились на струны. Правая обняла смычок. Девушка непроизвольно облизала чуть пересохшие губы. Глаза её приобрели горячий, острый блеск.

Когда заиграли первые аккорды, наполнившие зал густым, насыщенным звуком, выстрелившим по перепонкам неожиданными басами низких нот, публика встрепенулась. Потому что почти все присутствовавшие сразу услышали, что эффектная девушка на сцене презрительно проигнорировала заявленные в программе произведения. Сейчас она играла Хабанеру из оперы Бизе «Кармен». Жгучую, страстную, вызывающую историю соблазна, историю рока любви, историю дерзости. Ее исполнение было идеальным. Настолько, что казалось, словно сама красавица-цыганка со страниц классики спустилась в реальный мир и теперь рассказывает зрителям собственную историю.

Ника видела, как недовольно поджала губы женщина, сидевшая по правую руку от шейха. Как трясся и суетился расположившийся позади правителя Омар. Кто-то в зале даже не подумал отвлекаться на разночтения в программе и исполнении, наслаждался игрой. Другие, напротив, недоуменно таращились в предоставленные им на входе в зал брошюры, не понимая, почему всегда идеальная протокольная организация фестиваля сегодня так оплошала, напутав в репертуаре.

Ей было все равно. Потому что она чувствовала — Он был ею поглощен. Здесь и сейчас ей были важны только эти зеленые глаза, принявшие ее дерзкий вызов, упивающиеся остротой момента. По-мужски скользящие по ее фигуре, ощупывающие ее образ. Идеальные полные губы шейха, казалось, усмехались, хоть ни один мускул на его лице с того момента, как она появилась на сцене, не дрогнул.

→Тишина зала. Легкий сквозняк, гуляющий между помпезных драпировок бордовых штор театрального занавеса. Отдающее бьющимся о золото барельефов лож эхо стука ее каблуков по гладкому полу сцены. Единственный софит, направленный на ее стул, возле которого сейчас свою хозяйку ожидает красавица с покатыми бедрами — царственная виолончель.

Ника уверенно проходит к своему месту посреди сцены, попадая под луч света и устремленные на нее глаза зрителей. Она пока не смотрит на них. Она пока не с ними. Портал еще не открылся…

Мимолетно скользит нежной лаской пальцев по лакированной поверхности инструмента. Берет в руки смычок. Немного раздвигает ноги, чтобы пристроить громоздкий инструмент между ними, откидывает одним движением ткань на разрезе, полностью оголяя стройную ногу на высокой тонкой шпильке. Наверное, она сейчас смотрится очень провокационно. Эротичный жест не остается незамеченным. По залу прокатывается шепоток — где-то неодобрительный, где-то возбужденно-предвкушающий.

Ника поднимает глаза и видит в главной ложе перед собой по самому центру статную фигуру мужчины в окружении еще нескольких людей. При другой ситуации ей было бы любопытно рассмотреть его свиту. Но здесь и сейчас ее интересует только Он. Только Его глаза. Его тело, приготовившееся к прыжку, словно это хищник.

Она чувствовала исходящую от него напряженность азарта даже на расстоянии. Адам Макдиси изучал. Оценивал то, что видел перед собой.